fc: jenna coleman
MELORY LANE [мэлори лэйн]
10.11.1993 [27] × местная [диверсанты] × официантка в дайнере

♫ andrew belle - pieces ♫
[indent] Смерть следует за ним по пятам столько, сколько он себя помнит. Она всегда где-то рядом, тяжело дышит ему в затылок и касается кожи своими незримыми конечностями – каждое из них, словно гниющее пулевое ранение, источающее смрад. Она нашёптывает ему о мерзости и гнили, о вечной пустоте, и о тьме, что скользит между рёбрами, забиваясь под самое сердце. Она дарует ему ночные кошмары и злокозненные видения, путает его разум, сводит с ума бесконечной вереницей чужих страданий, бед и лишений. Она следует за ним по пятам так долго, что он уже не представляет себе жизни без неё.
Смерть – часть его самого. Когда он, наконец, принимает её, то понимает эту простую истину. Возможно, это лишь элементарная ошибка сознания – он больше не медиум, она не имеет над ним той же устрашающей власти, что и раньше, так что сейчас ему кажется, будто бы принять её как данность, как свою неотъемлемую часть, следовало ещё при жизни. Но разве можно здраво рассуждать об этом, умерев? У него нет точного ответа на данный вопрос, равно как и на сотню остальных.
Этой ночью его сон беспокоен. Мужчина ворочается, одержимый расплывчатым и иллюзорным кошмаром, о котором он забудет, стоит ему только распахнуть глаза. Это продолжается долго, так долго, что птицы за окном уже начинают застенчиво обмениваться негромкими трелями, будто бы уважая тот молчаливый ночной покой, что оборвётся с первыми лучами солнца.
Сон отступает резко, словно кто-то насильно вырвал мужчину из объятий Морфея и швырнул обратно в гнетущую реальность. Он вскакивает, слегка задыхаясь, как после продолжительного бега, но не замечает этого так же, как взмокшего тела и растрёпанных волос. Он не замечает вообще ничего вокруг себя, весь его мир сузился до одной-единственной точки, вобравшей в себя целую реальность.
Он снова чувствует её. Снова чувствует смерть.
Зов отчётливый донельзя, он тянется прямо по венозной линии, соединяющей его с очередным звеном огромного рода, жизненная линия которого в скором времени грозит оборваться. Он ощущал подобное десятки раз и до этого, но впервые сердце в груди стучит так быстро, что мужчина даже прижимает ладонь к грудной клетке, стараясь утихомирить его.
Он не знает, кому суждено умереть, но его тело реагирует так, будто бы он должен. Будто бы он просто обязан. Будто бы ему не должно быть всё равно. Кожа покрывается мурашками, в горле застревает ком, а сердце всё также бьётся погибающей птицей, у которой остался единственный и последний путь к спасению — сломать прутья своей тюрьмы и вырваться наружу. Всё это настолько ново и необычно, что он не имеет ни малейшего понятия о том, что с ним происходит. Так, под стук бешено стучащего сердца, он падает обратно в кровать и ещё долго смотрит невидящим взглядом в потолок.
Утром Йесон покупает билеты на самолёт в один конец. Китайская родня долго не может поверить то ли своему горю, то ли своему счастью, а потому церемония прощания затягивается. Его попеременно целуют в щёки, потчуют едой и рисовым вином, а следующим же днём он вылетает в Соединённые Штаты Америки. С каждым часом зов усиливается, но не критично – он примерно понимает, когда смерть попытается забрать того или ту, о ком он не знает ровным счётом ничего, но на кого так живо откликается его тело. Во время перелёта Йесон максимально дистанцируется от реальности и всё время думает о происходящем, касается той незримой линии, что соединяет его с кем-то, так для него важным, но начисто позабытым. Он надеется, что очередное касание отзовётся где-то в глубинах подсознания и явит ему что-то, хоть что-то, хоть какую-то сущую мелочь, но тьма всё так же непроглядна, как и прежде.
Она чернее самой ночи.

× дополнительно
Смерть – часть его самого. Когда он, наконец, принимает её, то понимает эту простую истину. Возможно, это лишь элементарная ошибка сознания – он больше не медиум, она не имеет над ним той же устрашающей власти, что и раньше, так что сейчас ему кажется, будто бы принять её как данность, как свою неотъемлемую часть, следовало ещё при жизни. Но разве можно здраво рассуждать об этом, умерев? У него нет точного ответа на данный вопрос, равно как и на сотню остальных.